Том 2. Стихотворения 1917-1922 - Страница 54

Цепочка на пузе.
На подающей – перышко птичье.
На хрупком белоснежном блюде –
Вкусите люди! –
Еще в дыму мясо бычье.
Зелени и белого хлеба копны.
Полнокровные мешки людских лиц,
Готовые лопнуть.
Речи с запахом дела.
Собаке залаявшей брошено: «цыц!»
И золото алых дымящихся щей
В жирных кругах сверх овощей.
Рыжая кошка,
Красная глазами.
На стеклянном блюде
Нежные пирожные,
Таяли во рту
Хрустящие печенья,
Хрупкие трубки
С белыми сливками.
Руки продаж и покупки.
Алые губы едят.
Зеркало новых господ,
Чудовищно на них похожий,
С полосатой морщинистой кожей
Толстый щенок,
С большими ушами,
Стал на стул
И зарычал от гнева и презренья,
Когда ему дали
Черного хлеба.
Нож алый, зеленый груши цвет,
И мясо – вы всегда соседи!
Как белые цветы,
Пересыпалися живые лица
С кровавым ожерельем
Тугих мешков для сала и для крови.
«Сегодня я, а завтра ты!» –
Гласило их спокойствие немое.
И было радостно лицо свиненка,
Когда он слушал про пропажу самогонки.

* * *

А если встать и крикнуть «му!»,
Рога наклонить и прыгнуть через стол,
С гостями и стульями?
Как побегут все прочь!
Приход рогатого посетителя!

13 октября 1921

«Народ отчаялся. Заплакала душа…»

Народ отчаялся. Заплакала душа.
И бросил сноп ржаной о землю.
В Киргизию пошел с жаной,
Напеву самолета внемля.
Смутилась степь и покраснела,
И засуха чахотки спалила Волги степи.
Растерзана, как мощи тихого святого.
Кто умер там? Месть готова.
Они поруганы, пещеры святые.
В глазах детей встают Батый.
Облавой хитрою петли
В тугой завязан узел.
Колосьев нет, их бросил гневно Боже ниц,
И на восток уходит беженец.
И когда самолет четко вырезал четыре,
Каркая, стая ворон
Ринулась туда,
Где лежал богатырь.

<1921>

«А вы, сапогоокие девы…»

А вы, сапогоокие девы,
Шагающие смазными сапожищами
По небу моих слов,
Разбросайте плевки ваших глаз
По большим дорогам!
Рвите пчелиные жала волос
Из ваших протухлых кос!

1921

«Пусть пахарь, покидая борону…»

Пусть пахарь, покидая борону,
Посмотрит вслед летающему ворону
И скажет: в голосе его
Звучит сраженье Трои,
Ахилла гневный вой
И плач Гекубы,
Когда он кружится
Над самой головой.
И тенью крика своего –
Он зеркало костру.
И пусть невеста, не желая
Любить узоры из черных ногтей
И вычищая пыль из-под зеркального щита
У пальца, тонкого и нежного,
Промолвит: солнца, может, кружатся, пылая,
В пыли под ногтем?
Там Сириус и Альдебаран блестят
И много солнечных миров,
Весь пляшущий на небе табор,
Стаи созвездий, солнц мерцаний и миров.
И белая звезда та,
Что за собою вела игру миров,
Звук солнц сейчасных, весь неба стан –
Его мы думой можем трогать –
Сокрыл в себе. Блестящие девы поют:
Пусть пыльный стол, дрожа от самоката,
Узоры пыли вольно расположит,
Чтоб пальчиком провел
Ребенок с азбукой перед собой,
Сказав: вот это – пыль Москвы, быть может,
А эта точка пыльная – Чикаго.
Ячейки из столиц ткет звук
Рыбацкой сетью.

1921

«Русь, певучая в месяце Ай…»

Русь, певучая в месяце Ай,
Ты собираешь в лутошко грибы – рыжик и груздь и сыроежка –
В месяц Ау.
Он голодай. Падает май.
Гнешь пояса в месяц страдник,
Черный и темный ночами грозник.
В серпня времена
Вяжешь снопы.
Жницы в полях.
И в осенины
Смотришь на небо,
На ясное бабие лето.
В месяц реун
Слушаешь зверя, смотришь на зарево.
Свадьбы справляешь в зазимье,
В свадебник месяц,
Глухарями украсив дугу.
Братчины после приходят,
Брага и пиво и вечера.
За ними зимник.
Мчишься на лыжах, зайца подбзрив.
И синий зимы перелом,
Месяц просинец.
Саням раздолье.
Дороги широкие!
Идет бокогрей.
Лепишь снегур,
Даешь им метлу
И угли для глаза.
Тает и тает снегура.
После пролетье, свистун.
Свисти с голодухи в кулак.
И наконец месяц цветень.
По Батыевой дороге
Полетели грачи.
Это он, заиграй-овраги.
По оврагам мать-мачеха
Золотыми звездочками.
И она от водки бога
Охмелела и пьяна.

1921

«Есть запах цветов медуницы…»

Есть запах цветов медуницы
И незабудок
В том, что я,
Мой отвлеченный рассудок
Есть
Корень из безъединицы,
К точке раздела тая
Того, что было
И будет
Убит.

1922

Затишье на море

Выстрел отцел. Могилы отцели.
Я грезил быть цел, но тучи умчали от цели.
Сверхморное море! Умчурное море!
И выстрел Онегиным волн
В лоб толп, в мой челн.
Кочуй и качайся в просторе!
Море, насупясь суровым потопом,
Смотрит: кулак окровавлен холопом
Старой судьбы
о наковальню исповедальни.
На обухе – злоба хат!
Алая смерть пришла к панычам.
Шишакеют бугры по ночам.
Меченеет волна.
Трупы отцов пилы времен перепилили.
В кузне шумен перепел «Или».